Московское боярство - Страница 47

— Папа! — закричал один мелкий, бритый наголо, мы вшей боялись, и бросился к отцу.

Вот так вот. Папа — он и в Африке папа, и звучит почти одинаково везде. Федя широко руки растворил, крепко обнял сына. Сцену прервал суворовец постарше:

— Карелин! Равнясь! — Федин сын вскочил, как ужаленный, вытянулся, — Государь в помещении — а ты тут такое устраиваешь!

Наконец, все обратили внимание на меня. Пацаны по команде дежурного построились, дневальный опять доложился.

— Вольно! — сказал я.

Ребята разошлись по комнате, Федин мелкий подошёл ко мне, и с жалостливым видом, на корявейшем русском спросил:

— Государь! Разреши… — это примерно треть его знаний русского языка на данный момент, кроме команд.

Я махнул рукой — парень, кстати, тоже Федя, имена у них с отцом похожи, бросился опять к папе. Тот сидел и не дышал — строго у нас тут всё. Постепенно к Феде-старшему начали подтягиваться другие корельские ребята. Живо начали ему что-то рассказывать, активно жестикулируя. Корел гладил сына, сам что-то рассказывал детям. Наконец, опомнился, и начал доставать из своего мешка нехитрую снедь. Там хлеб, мясо вяленое, засахарившийся мёд. Ребята разбирали, благодарили. Потом застыли со всем этим, и повернулись к дневальному. Приём пищи-то в расположении запрещён! Пришлось вмешаться:

— Всё это на ужин на стол поставим, для всех воспитанников. Федя-старший! Ты тут будешь? Или давай я тебя к девчёнкам свожу, убедишься, что все в порядке и с ними, а потом общайтесь тут. Увольнительную дайте Карелину, без права покинуть расположение училища, — последняя фраза относилась к самому старшему суворовцу, он у них сержант.

Федя быстро сказал что-то сыну, поднялся и последовал за мной. Мешок его потащили в столовую. У девчёнок — своя свадьба. Там разъярённая Лада борется с последствиями пребывания Жуляны в Москве. Воспитанницы с её появлением стали замечать, что обходят нашу гламурную барышню все метров за двадцать. Молодые, неопытные мозги все растолковали на свой лад. Обходят — значит, красота такая вот неописуемая, что рядом пройти страшно. Им-то невдомёк, что обходят её от греха подальше и чтобы смех свой подальше спрятать. Начался у нас косметический бум. То одна с кухни что-то стащит, да на лице себе румяна нарисует, то другая брови намажет сажей какой-то, то мукой обсыпятся. Из-за этого только грязь, и ходят девки как клоуны в цирке, однако держатся гордо. Вот Лада и распекает их на момент соблюдения внешнего вида, как подобает воспитаннице института благородных девиц.

— Благородных! А не разукрашенных! — как раз надрывалась Лада, когда вошли мы, — Ой! Дядь Сереж! Тьфу, Государь! Не заметила… А ну всем построиться!

У девчёнок, конечно, не казарма, но тоже дисциплина присутствует. Воспитанницы в линию встали, мы с Федей поприветствовали их, потом опять была сцена встречи земляка-корела. Про гостинцы для всех мы объявили, и что на ужин у нас привесок будет — тоже. Отсюда уже я попросил Ладу проводить обратно к суворовцам Федю, и пошёл домой. Надо думать, что с этой Жуляной, леший её забери, делать. Думал до вечера, прочитал все данные, собранные Власом, сидел, прикидывал варианты. Отвлёкся только на поход с Федей в столовую, чтобы убедился тот что кормят ребят его нормально. Хотя и так видно, что раскабанели на казённых харчах корелы-то, это не в селе зимовать, тут нормы питания для новеньких повышенные.

Федя в состоянии лёгкого стресса после ужина пошёл со мной. Надо финансовые вопросы обсудить — содержание ребят да выплату ущерба. Засели с гостем у меня на кухне, за отваром.

— Спасибо тебе, Сергей, — Федя отбил мне поклон чуть не в пол, я так, например, не умею, — ребята присмотрены, накормлены да одеты, сдержал ты своё слово. Только вот и в другом сдержишь, с данью той. Не сможем мы тебе сразу дать, что требуешь, не обессудь. Но тут вот всем обществом собрались, все три селища, и подарок тебе вот… Прими… Да прости, если невместно тебе по чести его брать, мы люди бедные…

С этими словами Федя развязал пояс, которым тулуп подвязывал, и достал тугой свёрток. А в нем — ну прямо переливается по-всякому, блестит, красотища! Это он меха нам принёс, и судя по хвостам — бобрового. Я погладил шкурку, приятно, чёрт побери, и красиво. Как раз Зоряна вышла из спальни, тоже заохала:

— Ой! Красота-то какая! И блестит как! Где вы такое взяли?

— Это Федя нам в подарок привёз, — я крутил мех в руках, — красиво, блин! Сами делаете так? А то мы больше кожей промышляем…

— Сами, все сами, — засуетился Федя, — но если мы вот так платить будем, то долго выйдет, редко такие звери попадаются… Тут это, вот ещё, тоже передали…

Федя выложил на стол что-то завёрнутое в тряпицу. Я раскрыл — и отпрянул. На тряпице лежали… ну как бы это объяснить… сушенные тестикулы, вот что это напоминало больше всего.

— Это что и зачем? — я потыкал палочкой сморщенные комочки.

— Это струя этих вот, — Федя ткнул в мех, — зверей, значит, бобров. Она полезная и пахучая… У нас снадобья из неё делают, от хворей всяких.

Честно говоря, не слышал я чтобы тестикулы бобра, или что это вообще такое, использовали как лекарство. Разве что во всяких страшилках про алхимиков да чародеев, так там и крыло летучей мыши, по слухам, от СПИДа лечило. Поспрашивал Федю, оказалось, это не тестикулы, это внутри бобра такая штука, он из неё, когда живой, струю пахучую пускает. Я прикинул, вроде как на мускусную железу похожа, ей вроде животина территорию метит. Ну, посмотрим на её свойства, отдам в фельдшерскую, пусть экспериментируют.